Читаем без скачивания Импортный свидетель [Сборник] - Кирилл Павлов

— Следить за полетом пули?

— Ну зачем так мрачно? Все будет хорошо. Кстати, что записано в судовом журнале о происшествии с баркасом?

— Что это случайность.

— Ну, вот видите, я тоже так думаю.

43

На следующий день утром теплоход «Юрий Верченко» пришвартовался в порту Генуи. Почти все пассажиры повалили на берег гулять и наслаждаться Италией.

— А мы с вами будем сидеть в каюте, — ворчал Авзуров, — спасибо вам за такое путешествие. Почему я должен страну Рафаэля смотреть из трюма? Говорят, здесь множество пикантных женщин…

— Джоджон, не ворчите, поедете вы еще в Италию, в Испанию, корриду посмотрите, всюду поедете.

Джоджон улыбался в свои усы и молчал.

Сима лежала в каюте на верхней полке и что-то читала, но, видно, это что-то развлекало ее мало, потому что она постоянно отвлекалась и, хотя не заговаривала с Авзуровым и Нестеровым, видно было, думала о своем.

— Надо поесть, — сказал Нестеров и вызвал бортпроводницу.

Обед принесли в каюту.

День прошел в напряжении, которое, по расчетам Нестерова, должно было закончиться, когда теплоход ошвартуется в порту Неаполя, но для этого надо было пронервничать сутки. А пока теплоход чуть покачивался у набережной Генуи, и буксирчик под итальянским флагом начал оттаскивать его в море…

В пять часов утра, когда все на теплоходе спали, в каюте, где дремала Сима, ворчал Авзуров и размышлял Нестеров, стала медленно поворачиваться ручка двери. Это было за два часа до прибытия в порт Неаполь.

44

— А ведь этот генуэзский головорез рассчитал все блестяще, жаль только, он не знад, что в операции будет принимать участие сам Джоджон Авзуров, рушанский «гаишник», — говорил полковник милиции Нестеров, когда операция была завершена.

— Что верно, то верно, — скептически отвечал ему Джоджон, потирая левую руку с колотой раной, на которую судовой врач наложил поверх бинта гипс, — я и не знал, что это так опасно — путешествовать по Средиземноморью.

— Вы позаботились, чтобы наша операция достойно была отражена в судовом журнале, в котором, как известно, фиксируются все, даже незначительные факты? Представляете, Джоджон, сколько интересного, а главное — правдивого мы бы узнали, если бы пираты прошлого умели писать и регулярно вели судовой журнал? А то ведь полагаемся на фантазию Стивенсона.

— А вы что, хотите с моей помощью захватить судно и ездить по всему свету ловить преступников?

— А что, это неплохая идея… Ну ладно, читайте, что там записано в судовом журнале?

Джоджон надел очки, купленные им в Париже, и с выражением начал:

— «Такого-то числа такого-то месяца на советском пароходе…»

— Таком-то, — сказал Нестеров.

— Не перебивайте. «В каюте номер пятьдесят три тридцать пять ехали двое пассажиров-турийов, совершающих круиз по Европе, — Авзуров и Нестеров…»

— Про Симу там ничего нет?

— Нет, — поглядев в журнал, сказал Авзуров.

— Ну а в чем же тогда инцидент?

— В том, что пассажир, появившийся на борту в Генуе, отмычкой открыл дверь и намеревался ограбить вышеозначенных пассажиров..

— И все?

— Конечно, все, если мы не пишем про Симу, то не должны писать и про покушение на нее.

— Логично.

— Если бы мы упоминали Симу, мы должны были бы везти его в СССР, возбуждать там дело по факту покушения на пассажира, гражданина Франции. У нас нет таких интеллектуальных следователей. Или нет, постойте, мы бы снова вернулись во Францию, но уже в качестве свидетелей… А что, это неплохая идея.

— А как зафиксировано ваше ранение кинжалом, когда вы сказали: «Заходи, родной, гостем будешь»?

— Несчастный случай, поранился о снасти.

— Хорошо придумано.

— Может быть, — согласился Авзуров, — единственное, что мне не ясно все-таки, почему мы не задержали Мурильо, а сделали вид, что не сумели.

— По двум причинам. Во-первых, если бы он не вышел в Неаполе, его сообщники тотчас же передали бы об этом информацию в СССР, и в Одессе могла бы быть незапланированная встреча с местной мафией. А во-вторых, Мурильо никогда не признался бы впрямую, что не выполнил их задания, там тоже за это наказывают. Стало быть, он будет просить кого-то убрать Симу в Союзе. Но вы не понимаете, Джоджон, что силы по причине своей малозначительности он задействует небольшие, хотя мы к этому и готовы. Ну, приедут в порт Ялта и порт Одесса какие-нибудь гаврики, так их тотчас же возьмут наши ребята. В конце концов совместные мероприятия полиции поощряются, а совместные предприятия с мафией наказываются в любой стране, а кроме того, с помощью попавшихся гавриков мы выйдем и на их связи за рубежом. Вот, кстати, данные синьора Мурильо, — и Нестеров показал Джоджону какие-то листы бумаги. — Если тольхо здесь не вранье от первого до последнего слова. Он может быть просто наемным убийцей…

45

В порту Ялта пассажиров вышло мало, лишь кое-кто из команды побежал сдавать в комиссионку то, что куплено на валюту в зарубежных портах. Не выходила на берег и таинственная троица. Когда пароход отшвартовался и пошел вдоль Черноморского побережья к Одессе, Нестеров вдруг стал собираться.

— Вы едете до Одессы, — сказал он Джоджону.

— А вы?

— А мы выходим сейчас.

И в третьем часу ночи, в самое темное время суток, он и Сима спустились на нижнюю палубу и подошли к створкам люка, где их предусмотрительно ждал трап.

Через несколько минут полковник милиции и гражданка Франции мчались на пограничном катере к берегу.

46

— Слушай, дорогой, почем я знаю, что в этом сундуке, — говорил Джоджон таможеннику, проявлявшему законное любопытство при виде огромного кофра, который теперь уже один, бедный, раненый, Джоджон тащил в Москву, чтобы передать его родственникам работников консульства.

Таможенник попросил открыть кофр и нашел в нем: компьютер, видеомагнитофон и еще много-много другого.

Джоджон устал на все это смотреть. Но его… пропустили.

Пройдя таможенный контроль и продолжая волочить все перечисленное на себе, Джоджон неожиданно натолкнулся на плакатик, каких много в каждом учреждении.

На плакате был изображен красивый мужчина в «мерседесе» на фоне роскошного особняка с красным флагом на крыше. Под плакатом было написано:

«…Консульское учреждение ведает вопросами содействия торговле страны отправления в стране пребывания, выдает въездные, транзитные визы, охраняет интересы своего государства, его граждан, информирует свое правительство об экономической, социальной, культурной, политической жизни государства пребывания.

Консульство осуществляет регистрацию рождения, брака, смерти…»

— У консула столько работы, — вполголоса сказал сам себе Джоджон, присаживаясь на огромный кофр, — что ему некогда ходить по магазинам

47

— Джоджон, вы читали сегодняшние «Известия»? — спросил Нестеров, навестив своего друга в госпитале.

— Нет, а что?

— Там про наше дело, про нас, конечно же, ни слова, но это — как водится.

— Хорошо, — сказал Джоджон.

— Ничего хорошего. Симе так и не вернули паспорт, хотя мы ходатайствовали. Я ее должен посадить на самолет — и тю-тю. Кстати, как вы себя чувствуете?

— Спасибо. Вот министр тоже спрашивает, как я себя чувствую, и предлагает полечиться в санатории, — Джоджон показал телеграмму.

— А в новый круиз не хотите?

— Нет уж, благодарю.

Попрощавшись после недолгой беседы, Нестеров выбежал из больницы и тотчас же вскочил в дожидавшуюся его машину. Через десять минут он был уже возле кафе «Националь» — того самого, с которого начиналась когда-то Симина жизнь. Сима ждала его на улице.

— В аэропорт, — сказал Нестеров водителю.

Сима смотрела на убегающую Москву, и глаза ее наполнялись холодом, а Нестеров молчал, потому что ему было нечего ей сказать. Он обманул Симу, он обещал, что своими правдивыми показаниями она решит свою участь, но паспорт ей не вернули.

Объявили посадку на рейс, и он даже не сказал ей ничего шаблонного. Он просто поцеловал ее.

Рассказы

Детектив с подсветом 

Все началось с того, что Алла Абдуллаева вынуждена была обратиться к психиатру.

А за день до этого известный всему Памиру Джоджон Авзуров по своим делам приехал в столицу республики. Одет он был в голубоватые полуджинсовые брюки, рубашку с короткими рукавами и тряпичную кепочку.

Но сперва об Алле Абдуллаевой. Психиатр был московский, в республику приехал ненадолго. Тем не менее, выслушав ее внимательно, он никаких медицинских наставлений не дал: посоветовал ей успокоиться, но лекарств не выписал. Она была, по его представлениям, совершенно здорова, и в душе он даже посмеивался над этой на вид уже немолодой пациенткой, но никоим образом своей антипатии к ней не выдал. Он даже не сказал ей, что ее рассказ похож на чей-то нехороший розыгрыш.